Первым к нам пришел Василий,
Хоть его и не просили.
А потом пришел Олег -
Неприятный человек.
А потом пришел Аким -
Непонятно за каким.
А потом и Валентин,
Просто редкостный кретин.
А потом еще Вадим
(Девятнадцать раз судим).
А потом еще Андрей,
Хоть бы сдох он поскорей !
Навестил нас также Фима,
Хоть бы раз прошел он мимо.
А за ним ввалился Павел,
Три часа мозги всем парил.
Очень кстати и Ванек
Заглянул на огонек.
Тут же следом и Витек,
Этот сразу хоть утек.
Только дух перевели,
Как приперлась Натали,
Приведя подругу Шуру,
Феерическую дуру.
А потом нагрянул Стас,
Это был ваще атас !
А потом невесть откуда,
Неизвестно почему,
Вдруг возникла эта Люда,
(Люда - полное му-му).
А потом явился Марк
И по морде Люду - шварк !
А когда пришел Илья,
То не выдержал и я.
Все !

Где-то солнце встаёт после долгого сна,
Где-то счастья нарвать можно целый мешок,
И плевать, что опять опоздала Весна,
Любовь следует ждать,
Будет всё хорошо!

Где-то в старых стихах поменяли слова,
Где-то лечит от снов электрический шок,
И плевать, что болит по утрам голова,
Раз болит, значит есть,
Будет всё хорошо!

Где-то белый песок лижет чьи-то тела,
Где-то пьяная ночь машет звёздным ковшом,
И плевать, что метель путь домой замела,
Самый полный вперёд!

Снова землю окутала ночь покрывалом тумана.
Вышел месяц - дитя и родитель обмана.
Из заката в рассвет тянут звезды его колесницу.
Спи, любимый! а я? До утра тебе буду я сниться…

Снова землю окутала ночь, и янтарные свечи
Меж собой разговор повели - мол, уж день недалече.
Засыпай же, любовь, и сомкни до рассвета ресницы
Спи, любимый! а я? До утра тебе буду я сниться…

Битву двух девчонок-малолеток
видел я недавно у дороги
и подумал: «Славные у деток
вырастают нынче руки-ноги». –
И спросил внушительно и строго:
«Отчего сыр-бор у вас, цветочки?» --
и тогда одна согнула ногу
и сурово врезала по почке,
а другая за уши схватила –
и в кустах я тут же оказался,
первая штаны с меня спустила –
и мой брэнд снаружи оказался.
Тут же малолетние мерзавки
стали с ним губами безобразить
и, оставив трусики на травке,
на меня по очереди лазить.
Мне, конечно, было больно очень,
не привык я к маленьким размерам:
был едва раскрыт один цветочек,
а другой проник я самым первым…

Друг, захлопни варежку скорее,
я наврал, такого не бывает.
Знай, что только старенькие геи
у дорог мальчишек раздевают.
(с)Степанцов

В пыли и шуме летних дней
я повстречал милашку,
и тут же сунул руку ей
под модную рубашку.

Струились запахи от лип
у Курского вокзала.
- Пойдешь ко мне сниматься в клип?
- Пойду, - она сказала.

В какой такой сниматься клип? –
подумал про себя я, -
вот хвастунишка, вот я влип,
вот бяка-то какая.

Я не клипмейкер, не артист,
не дядька из журнала,
я лишь простой аквалангист
из Мосводоканала.

Бывает, поручают мне
спасать пловцов на речках,
но чаще я ловлю в говне
сережки да колечки.

Однажды мэрова жена,
покакав, подтиралась,
на пальчик глянула она –
колечко потерялось!

А на колечке камень был
блестящий, здоровенный,
и мэр за камушек платил
немаленькую цену.

Собрало наше МЧС
всех лучших водолазов.
В коллектор первым я залез,
нашел колечко сразу.

За это мэр решил мне дать
штатив и поляроид.
Но клип такой фигней снимать,
я думаю, не стоит.

И вот через короткий срок
с девчонкой вновь встречаюсь,
беру ее под локоток
под землю опускаюсь.

Она шепнула: - Как темно!
А чем это воняет?
- Воняет, - говорю, - говно.
Оно здесь проплывает.

В гидрокостюм тебе сейчас
придется одеваться.
В подводных сценах ты у нас
начнешь пока сниматься.

Вот маска, акваланг – держи!
Снимай футболку, крошка,
и юбку тоже. Не дрожи,
поплаваешь немножко.

- Нет, - отвечает крошка мне –
не буду я сниматься,
люблю не плавать я в говне,
а в койке бултыхаться.

Теперь мне ясно, почему
не все в артисты рвутся.
Короче, юбку я сниму
потом, не для искусства…

…Теперь по улицам хожу
и барышень снимаю,
потом в коллектор привожу
и, с понтом, клип снимаю.

Приятно дурь отковырять
из мелких головенок
Никто пока не стал нырять
в коллекторах говенных.

И, если, скажем, ваша дочь
в артистки захотела –
звоните, я смогу помочь.
Всегда звоните смело.
(с)Степанцов

Когда мы с другом Петей поступали
в патрульные московских сточных вод,
мы, честно говоря, не представляли,
какая нас засада в жизни ждет.

Лет десять мы с Петрухой жировали,
работа неопасная была,
колечки доставали из фекалий,
и очень бойко шли у нас дела,

особенно когда ночные клубы
в столице власти стали развивать,
и кавалеры, дам согнув как трубы,
в сортирах стали дыры продувать,

и шеи лебединые склоняли
над унитазом дамы, и тряслись,
и в воду драгоценности роняли.
Ух, как мы тут с Петрухой поднялись!

С тазами, как старатели, ходили
мы в лабиринтах стоков городских,
и много золотишка находили
средь испражнений праздничных людских.

Однако мы все чаще замечали,
что кроме крыс-мутантов и глистов
пересекать маршруты наши стали
следы нездешних, сказочных скотов.

Раз под землей достал я как-то мыло,
чтоб гидрик от какашек оттереть,
и вдруг в воде увидел крокодила,
и произнес тихонько: «Петь, а Петь».

Но друг мой Петя зова не услышал,
цепочку вынимая из говна,
и крокодил на темный берег вышел,
и откусил башку у другана.

Вот так я друга лучшего лишился.
Ушел сигнал тревоги в МЧС.
Вот так наш рай подземный превратился
в рассадник экзотических чудес.

Все эти годы русские буржуи,
стремясь догнать буржуев всей Земли,
к себе домой, перед братвой пальцуя,
змеенышей и ящеров везли.

Потом буржуям все надоедало,
и ящеров спускали в унитаз,
говна с бомжами им пока хватало,
но был вкуснее бомжа водолаз.

И стали пропадать у нас ребята,
патрульные артерий городских,
уж не один фекальный аллигатор
из сточных вод выпрыгивал на них.

Огромные фекальные питоны,
мутировавшие под цвет говна,
на целые патрульные колонны
отчаянно кидаются со дна.

Нам стали выдавать броню с шипами,
крюкастые болванки на цепях
и огнеметы, чтобы било пламя,
чтоб тварь любую мы сожгли во прах.

Когда я, неуклюж как терминатор,
иду и весь доспех на мне блестит,
я знаю, что фекальный аллигатор
неверного движенья не простит.

Для клипа рядом с тварями подсняться
теперь хотят и ДеЦл, и Петкун,
но им такие деньги не приснятся,
какие мне оставил друг Петькун.

Лишь самых офигительных девчонок
я иногда в поход с собой беру,
и страх их пробирает до печенок,
когда нога провалится в дыру,

и я тогда их грубо нагибаю,
и, огнемет повесив на скобу,
железный гульфик резко отгибаю
и выпускаю птицу марабу…

…Трудясь над этой горькой повестухой,
девчонок я затем упомянул,
чтобы никто с покойником Петруховй
в педерастии нас не упрекнул.
(с)Степанцов

Когда чешуйчатые твари
в столичных недрах расплодились
и неизвестные науке
мутанты в стоках появились:

четырехглавые питоны
и змееногие вараны,
и саблезубые акулы,
и дикобразо-игуаны, -

когда хватать на всю ораву
говна с бомжами перестало
и нас, подземных Ланселотов,
в Москве гораздо меньше стало,

я все еще горел желаньем
найти и шлепнуть крокодила,
чье двухметровое хлебало
Петрухе бошку откусило.

Таких гигантов не видали
ни в Голубом, ни в Белом Ниле.
Петруху, моего партнера,
без головы мы хоронили.

Но на прощанье крокодилу
всадил я в левый глаз дробину
и, когда в воду уходил он,
хвост отрубил наполовину.

Я десять лет искал тварюгу
по всем подземным сточным водам,
лупя огнем из огнемета
по расплодившимся уродам.

Мне иногда напасть случалось
на брачных игрищ их поляны,
где без конца совокуплялись
акулы, змеи, игуаны,

и взрывы мощные гремели,
и огнемет работал люто.
Но одноглазого гиганта
не мог найти я почему-то.

Однажды, разгромив поляну,
через жаркое я пробрался
и в старом бункере чекистском,
пройдя сквозь трубы, оказался.

И мой прожектор обозначил
скопленье бледных мелких тушек:
и игуан, и крокодилов,
и прочих гаденьких зверушек.

Но вдруг совсем других уродцев
под Сталина цементным бюстом
увидел я: одних с пипиской,
других с наметившимся бюстом.

То человеческие дети
с глазами белыми, как сахар,
сидели, кушая какашки,
и дергали друг друга за хер.

И из огромного колодца
вдруг крокодил гигантский вылез,
и правый глаз сиял, как солнце,
а в левом был бугристый вырез.

Держал он в пасти осторожно
два человечьих эмбриона,
и про детишек белоглазых
я с ужасом всю правду понял:

их в унитаз спускают люди,
как крокодильчиков и змеек,
а гады их растят в какашках,
в глубинах мрачных подземелий.

Тепло, что от говна исходит,
в процессе медленном распада,
питает жизнью эмбрионы,
и те растут себе, как надо.

Весь этот детский сад звериный
мой враг давнишний охраняет,
и он для всех для них, как мама,
хоть он бесхвостый и воняет.

А человеческие самки
спускают крошек в унитазы,
и в старом бункере чекистском
растит их ящер одноглазый.

Перед рептилией присел я,
броней железной громыхая,
и, огнемет сложив на землю,
сказал: «Вот, брат, фигня какая.

Все эти годы под землею
я за тобою, брат, гонялся,
тебя за кровника считая,
а ты мне братом оказался.

Но что мне делать с давней раной,
с моим напарником Петрухой?..
А-ну, стоять, Кокоша сраный!» -
И нож ему вонзил я в брюхо.

И вылетели эмбрионы
из пасти твари, и упали.
Я положил их в чан говенный,
где их братишки дозревали,

и из толпы детей-мутантов
набрал девчонок повзрослее,
и, отогнув железный гульфик,
уестествил их, не жалея.

Пусть девочки плодят потомство
жестокое, как их родитель,
пусть будет только гуманоид
в подземных битвах победитель.
(с)Степанцов